Эмилия обернулась, чтобы заглянуть под темный полог, как будто ожидая увидеть там лицо, о котором говорила Доротея. Только край белой подушки выглядывал из — под сплошной черноты покрова; но в ту минуту, как взор ее блуждал по самому покрову, ей почудилось, что он тихонько шевелится. Молча, без слов, она ухватилась за руку Доротеи; та, удивленная этим движением и помертвевшим от ужаса лицом Эмилии, перевела глаза свои от нее к постели и в ту же минуту также увидела, как покров слабо приподымается и опускается.

Эмилия хотела уйти, но Доротея стояла, как пригвожденная, не отрывая взора от постели. Наконец она произнесла:

— Это только ветер колышет покров, барышня! Мы оставили все двери отворенными; смотрите, как пламя лампы трепещет тоже — это от ветра!

Едва успела она выговорить эти слова, как покров заволновался пуще прежнего; но Эмилия, устыдившись своих страхов, опять подошла к постели, точно желая проверить, что только ветер был причиной ее тревоги. Когда она глянула за полог, покров снова зашевелился, и в ту же минуту над ним показалось бледное человеческое лицо… Вскрикнув от ужаса, обе бросились бежать так быстро, как позволяли их дрожащие ноги, чтобы поскорее выбраться из страшной комнаты, оставляя на пути все двери отворенными. Достигнув лестницы, Доротея толкнула какую-то дверь, ведущую в одну из комнат женской прислуги, и еле дыша, как сноп, повалилась на постель; между тем Эмилия, потеряв всякое присутствие духа, делала лишь слабое усилие, чтобы скрыть от изумленных слуг причину своего испуга; и хотя Доротея, получив способность говорить, пыталась поднять на смех свой переполох и к ее смеху присоединилась Эмилия, но никакими силами нельзя было заставить перепуганную прислугу провести остаток ночи так близко от страшных комнат.

Доротея проводила Эмилию до ее спальни; придя туда, они пробовали хладнокровно обсудить страшное происшествие, только что случившееся с ними: Эмилия, может быть, усомнилась бы в своих собственных впечатлениях, если бы Доротея не подтвердила со своей стороны все виденное ею. Эмилия передала ей то, что она заметила в салоне, смежном со спальней, и она спросила экономку, уверена ли она, что ни одна дверь не была оставлена отпертой, через которую мог бы кто-нибудь прокрасться в апартаменты маркизы? Доротея отвечала, что она всегда держала у себя ключи от всех дверей; что когда она делала обход замка — что случалось часто — она пробовала эти двери, как и остальные, и всегда находила их запертыми. Поэтому нельзя предположить, чтобы кто-нибудь мог забраться в эту анфиладу; а если бы кто и забрался, то вряд ли избрал бы себе для спанья такое холодное, неуютное место.

Эмилия заметила, что кто-нибудь, вероятно, подстерег их визит в эти всегда запертые комнаты и ради шутки последовал за ними туда, с целью напугать их, а пока они замешкались в чулане, успел спрятаться в постели.

Доротея допускала, что это возможно, но потом припомнила, что, войдя в апартаменты, она заперла на ключ крайнюю комнату, то, благодаря этой мере, принятой для того, чтобы никто из домашних не заметил их посещения, в сущности ни одна живая душа не могла забраться в эти комнаты за ними следом. Теперь Доротея стала упорно утверждать, что страшное лицо, которое они видели, не имеет в себе ничего человеческого, а, вероятно, какой-то неземной призрак.

Эмилия была серьезно расстроена. Какого бы свойства ни было явившееся им привидение — человек или дух, но ведь судьба покойной маркизы была истиной, вне всякого сомнения; и это необъяснимое происшествие, случившееся с нею в самом разгаре ее собственного сердечного горя, поразило воображение Эмилии суеверным ужасом; она, вероятно, не поддалась бы ему после того разоблачения всех сверхъестественных явлений в Удольфском замке, если бы она не слышала злополучной истории маркизы из уст экономки. К ней она и обратилась с горячей просьбой скрыть происшествия этой ночи, пренебречь всеми этими страхами, чтобы тревожные слухи не дошли до графа и не распространили смущения и беспокойства в его семье.

— Время, — прибавила она, — разъяснит это таинственное дело, а пока будем молчать и наблюдать.

Доротея охотно согласилась. Тут она вдруг вспомнила, что оставила незапертыми все двери северной анфилады покоев; но она не имела достаточно храбрости, чтобы вернуться одной запереть хотя бы наружную дверь; тогда Эмилия, после некоторого усилия над собою, настолько победила свою трусость, что предложила сопровождать экономку до задней лестницы и там подождать внизу, пока Доротея подымется наверх; это немного приободрило старуху, она согласилась пойти, и обе отправились вместе.

Глубокая тишина не нарушалась ни малейшим звуком, пока они проходили по залам и галереям; но когда пришли к задней лестнице, решимость Доротеи опять изменила ей. Остановившись на минутку внизу, она насторожилась, но ничего не было слышно, и она стала подыматься, оставив Эмилию внизу; боясь даже заглянуть внутрь крайней комнаты, замыкавшей анфиладу, она быстро заперла дверь и поскорее вернулась к Эмилии.

В то время, как они шли по коридорчику, выходившему в парадные сени, послышался какой-то жалобный звук, исходивший, очевидно, из сеней; обе женщины остановились в новой тревоге. Но вскоре Эмилия узнала голос Аннеты; она бежала с другой горничной через сени, до того перепуганная слухами, распространенными другими служанками, что, надеясь найти безопасность только там, где находится ее барышня, она тотчас же бросилась к ней в комнату. Напрасно Эмилия пробовала поднять на смех всю эту историю или урезонить свою камеристку — она ничего не хотела слышать. Тогда, из жалости к ее встревоженному состоянию, она позволила девушке переночевать в ее комнате.

ГЛАВА XLIII

Эмилия строго на строго приказала Аннете, чтобы она молчала о напугавшем ее случае, но это не помогло. О происшествии прошлой ночи узнали слуги и встревожились не на шутку. Теперь все они стали уверять, будто часто слышали по ночам необъяснимые шумы в замке; наконец и до графа дошли тревожные слухи, что в северном крыле замка водятся привидения. Сперва он отнесся к этому с насмешкой, но заметив, что подобные слухи действуют очень вредно, порождая смуту среди челяди, напрямик запретил об этом болтать, под страхом наказания.

Приезд целой партии гостей скоро отвлек его мысли в другую сторону; теперь слухам уже некогда было много толковать об этом предмете, разве только вечером после ужина, когда они все собирались в людской и рассказывали друг другу страшные истории, так что после этого боялись даже оглянуться, вздрагивали, когда раздавалось по коридору эхо затворяемой двери, и отказывались в одиночку ходить по замку.

В таких случаях Аннета играла видную роль. Рассказывая не только пережитые, но и вымышленные чудеса в Удольфском замке, а также историю о страшном исчезновении синьоры Лаурентини, она производила огромное впечатление на умы слушателей. Свои подозрения насчет Монтони она тоже охотно высказала бы всей компании, если бы Людовико, поступивший теперь на службу к графу, не удержал ее от излишней болтливости.

В числе посетителей замка был барон де Сент-Фуа, старинный друг графа, и сын его, шевалье де Сент-Фуа, разумный и любезный молодой человек; в прошлом году, увидав однажды Бланш в Париже, он стал ее ревностным поклонником. Дружба, издавна существовавшая между ее отцом и бароном, и равенство их состояний втайне склоняли графа в пользу этого союза; но он думал, что дочь его еще слишком молода, чтобы сделать выбор спутника на всю жизнь и, желая испытать искренность и силу привязанности молодого шевалье, пока отклонил его предложение, хотя не отнял у него надежды. И вот теперь молодой человек приехал с отцом требовать награды за свое постоянство; граф отнесся к нему сочувственно; Бланш тоже не отвергала его.